Крутые тропы калашей
На полированном буковом прилавке антикварной лавки Мустафи Куреши в прохладном полумраке поблескивали медные кувшины с изогнутыми длинными носиками, покоились на зеленом бархате кальяны-хунка, высились стопки больших блюд, изукрашенных чеканным орнаментом. То были изделия, сработанные искусными мастерами Лахора, Карачи, Пешевара В руках торговец держал серебряный кубок странной — здесь, в Пакистане, — формы
— Для вина?
— Разумеется. Но и для воды тоже, — поспешил добавить Куреши, — законы шариата запрещают правоверным пробовать напиток, рожденный опаленной солнцем лозой.
Я внимательно рассматривал вещицу, несколько напоминающую миниатюрную греческую чашу.
— Откуда она, кто ее сделал?
Куреши проницательно глянул на меня, прикидывая, так ли велик мой интерес, чтобы запросить приличную цену.
— Руки, сотворившие ее, заговорил он, поглаживая длинную, аккуратно расчесанную бороду, принадлежат, — тут он многозначительно помолчал, — дикарю, кафиру — неверному. Я никогда не видел этих людей. Их называют калашами. По слухам, они живут высоко в горах, куда трудно проникнуть человеку с равнин. Это там, где-то в Читрале...
Он неопределенно махнул рукой Читрал, Дир — крохотные городки, лежащие в отрогах Гиндукуша, удалены от Карачи на расстояние почти в полторы тысячи километров. Это далеко, очень далеко, — продолжал Куреши. И такие вещи как этот кубок, у нас очень редки. Его привез мой родственник, побывавший в тех краях.
Прошло много времени, прежде чем представилась мне возможность отправиться в Северо-Западную пограничную провинцию, где в неприступных горах живут калаши.
Долина Шамиим
Юркая и резвая в беге по асфальту малолитражка, выйдя на бездорожье, стала двигаться медленно, осмотрительно, как бы на цыпочках, остерегаясь повредить свою резиновую обувь об острые камни. Лавируя, как жук между выбоинами, она медленно вползла в деревушку Аюн в долине с тем же названием. Был полдень. Редкие деревья почти не давали тени. Деревушка казалась вымершей. Из-за жары все укрылись в домах
Гулям студент университета в Карачи уроженец и знаток этих мест, отправился на поиски постоялого двора, где можно было бы немного прийти в себя после утомительной многокилометровой тряски, смыть толстый слой жирной желтой пыли и освежить пересохшее горло.
Проведав о цели нашего путешествия, хозяин постоялого двора, куда привел меня Гулям, посоветовал оставить все лишнее в машине, а взять с собой только необходимое —дорога трудная, хотя идти и не так уж далеко — каких-нибудь двадцать с лишним километров.
Смотрите, если пойдет дождь, переждите. Мокрые камни в горах коварнее льда. В два счета можете свернуть себе шею.
С первых же шагов нам пришлось убедиться в правоте слов тех, кто предупреждал нас о трудной и опасной дороге в калашские долины. Унылая пыльная равнина Аюн сменилась каменистыми отрогами гор. Серые, только где-то высоко-высоко осыпанные сахаристой белизной, громады скал сталкивались друг с другом. Это были чужие и чуждые горы. Они устремляли свои гигантские каменные пальцы в холодную синь неба, откуда веяло резкой остротой морозного воздуха.
Тропа делалась уже. Она ползла над пропастью вверх, змеясь между нависающими глыбами камней. Это был самый рискованный участок пути. Прижимаясь спиной к гладкой каменной поверхности, мы медленно, сантиметр за сантиметром, продвигались по узкой тропе. В этих местах не то что крикнуть — кашлянуть опасно: град камней тут же посыплется на голову. С величайшей осторожностью, стараясь не смотреть вниз, мы поднимались все выше.
Внезапно повеяло легким теплом. Дышать стало легче. В лицо ударил густой терпкий аромат сосны и ели. Гулям повернулся ко мне, указал рукой куда-то вниз и прошептал:
— Калаши.
Я долго пытался разглядеть, что же там, но, кроме тех же однообразных скал, подернутых дымкой, ничего и не увидел. Зато почувствовал, как тропинка побежала вниз. Появились одинокие конусы тань-шаньских елей. Потом они попадались все чаще, перемежаемые зарослями орешника. В расщелинах между камней поднимали голубые чашечки соцветий неизвестные цветы. Глухо, потом все отчетливей и громче зашумел невидимый горный поток. И неожиданно перед нашими глазами раскинулась отливающая всеми оттенками зеленого неширокая долина.
— Шамиим, — почти обычным голосом сказал Гулям. — Отсюда начинается Кафиристан...
Долина, неяркая, но живая, притягивала к себе — после бурого однообразия скал. Глаз не уставал скользить по контурам окружающих долину гор, вершины которых искрились в свете заходящего солнца, отдыхал на нежной зелени вековых вязов, каменных дубов, на голубоватой седине тянь-шаньских елей. По горным отрогам в долину террасами спускались заботливо ухоженные виноградники. Еле слышно доносился шум листвы и пение птиц.
Упорные кафиры
Когда-то неприступность гор была естественной и надежной преградой, охраняющей край калашей от вторжения более сильных и могущественных пришельцев. Сейчас калашей примерно тысяч десять. Последние двести лет, однако, калаши живут под постоянным давлением извне.
В восьмидесятые годы прошлого столетия эмир Абдуррахман силой пытался обратить калашей в мусульманство. Но как ни старался эмир, как ни тщились муллы после него, ислам до сих пор так и не привился среди этих кафиров-калашей. По-арабски «кафир» означает «неверный». Однако их соседи на севере — племя афридиев, и соседи на юге — патаны не оставляют мысли принудить калашей жить по законам пророка.
Чиновники в Исламабаде, с которыми я говорил о калашах, утверждали, что им не грозит ни сейчас, ни в будущем потеря самобытности. Тем не менее есть признаки того, что постоянное давление официальной религии Пакистана — ислама — станет для калашей роковым. Уже появились в некоторых калашских деревнях мечети, по утрам муэдзин призывает свою паству на молитву, кое-где уже — за пределами горных деревень — наказывают калашских женщин за то, что они появляются среди мужчин с «бесстыдно» открытым лицом. Мне рассказывали даже, что единственная на весь край больничка оказывает медицинскую помощь только тем калашам, кто регулярно совершает пятикратный намаз. Для подтверждения своей приверженности исламу они должны предъявлять при входе туда свой молитвенный коврик. Так, по крайней мере, рассказывали мне и сами калаши, и мой спутник Гулям.
...Сквозь густые заросли шиповника, колючие плети ежевики, хлещущие по лицу ветки орешника горная тропа ведет к долине.
Отчетливее доносится до слуха переливчатое бульканье горного ручья. Еще немного усилий, и через заросли кустарника видна калашская деревня. Двухэтажные дома образуют сплошную галерею. Таких галерей несколько, они ярусами поднимаются вверх по склону горы. Трудно разобрать, где начало одного дома и где конец другого. Жилища калашей сложены из толстых дубовых бревен. (Внизу, у патанов, основной строительный материал — плоские камни.) На первом этаже, судя по отсутствию окон, держат скот, а на второй ведут «лестницы» — те же дубовые стволы с вырубленными на них ступеньками.
Жители либо не видели нас, либо умышленно не обращали внимания. Женщины на плоских крышах своих жилищ размалывали зерно обтесанными круглыми валунами. Рядом с ними резвились дети. Мужчины сидели группками перед домами, обсуждая какие-то новости.
По дороге к селению Гулям рассказывал, что калаши занимаются разведением овец, виноделием — виноград культивируется в этих краях с незапамятных времен, и никто не может сказать, кто же принес сюда первую виноградную лозу. Некоторые мужчины промышляют овец-уриалов и мархоров — диких горных козлов: витые рога мархора ценятся у калашей очень высоко. Говорят, что отвар, приготовленный из растертого рога, обладает чудодейственными целебными свойствами и особенно незаменим при лечении зоба и для восстановления ослабленного зрения. Оба эти недуга очень распространены среди калашей. Причиной, порождающей их, сказал Гулям, считается почти полное отсутствие йода в горных источниках.
Иногда калаш-охотник преследует мархора по нескольку дней, пробегая по крутым скалам расстояние в сотни километров. Калаши, охотясь в горах, ведут себя чрезвычайно осмотрительно. Они никогда не применяют огнестрельного оружия, поскольку выстрел может вызвать обвал. Ловят мархоров длинным арканом, сплетенным из прочного и гибкого лыка. Вообще калаши не носят никакого оружия, только рогатку. Эта нехитрая штуковина есть и у убеленного сединами калаша, и у безусого юноши. Владеют они рогаткой виртуозно.
...У первого встреченного нами калаша рогатка была заткнута за пояс: точно такая же, с какими балуют у нас ребятишки, только вместо резины — жилы горного козла, упругие и прочные.
Калаш нес на голове плетеную корзину, полную лесных яблок, персиков и орехов. При виде незнакомцев он приветливо заулыбался, широко обнажая крупные белые зубы и щуря большие голубые глаза. Редкая бородка подчеркивала необычную в этих местах белизну лица. На человеке были широкие шаровары, длинная, ниже колен, серая домотканая рубаха, войлочная шапка, чем-то напоминающая берет. Ноги были обуты в грубые самодельные башмаки из сыромятной кожи.
— Раджван, — произнес он певуче и приложил свободную руку к сердцу. — Раджван, — повторил он. — Так меня зовут. (Эту фразу он произнес на пушту и тем, как выяснилось, исчерпал свое знание этого языка.) — После нелегкого пути отдых вам совсем не помешает.
Малуш-хранитель
У Раджвана более чем скромное жилище. Большая комната почти пуста. Земляной утоптанный пол. В центре несколько козьих шкур. На голых бревенчатых стенах самодельные полки, подвешенные на тонких сыромятных ремнях. По-видимому, гвозди здесь большая редкость. В углу каменная печь. Стопка старых одеял сложена на кровати — деревянной раме на низких ножках, оплетенной сыромятными ремнями вместо матраса. У окна столик, на котором вычищенная до блеска керосиновая лампа — по всей вероятности, предмет тщательного ухода, а рядом с ней два глиняных масляных светильника. В «красном» углу, на особой полочке, покрытой яркой тряпицей, стоит семейная святыня — хранитель очага Малуш — деревянное существо с человеческим телом и лошадиной головой — кентавр наоборот.
Калаши верят в добрых и злых духов. Добрых меньше, злых больше, но добрые сильнее и мудрее, и главный среди них — Малуш. По поверьям племени, он приносит в дом достаток, от его покровительства зависит хороший урожай зерна, фруктов, овощей, он оберегает калашей от болезней, приносит удачу на охоте, защищает дом от злой нечисти и ограждает его обитателей от нападения диких зверей. Божка с лошадиной головой я видел потом в каждом калашском доме. Но среди множества малушей не смог сыскать двух одинаковых, они обязательно чем-то, какой-то деталью будут отличаться друг от друга.
В соседней комнате, меньшей по размеру, живут жена и дети. У Раджвана их трое — два мальчика и девочка. Как только мы появились в доме, Раджван что-то сказал малышке, и та стремглав понеслась из дому. Через несколько минут на улице послышалось мелодичное позванивание, и на пороге появилась жена Раджвана — стройная миловидная женщина. Голову ее венчала круглая шапочка, очень схожая с тюбетейкой, но сделанная из маленьких разноцветных деревянных шариков. К краям шапочки были прикреплены бубенчики, негромко звякавшие при каждом ее шаге. В черные косы вплетены красные ленты. Широкая, прихваченная в талии блуза красиво расшита замысловатым орнаментом. Бусы, сделанные из тех же деревянных шариков, маленьких колокольцев и разной величины монет и пуговиц, дополняли ее наряд. Она сразу же заняла свое место у очага, и вскоре дом наполнился ароматом жареной баранины, кабанятины, острых специй и свежеиспеченных лепешек. На столе появились фрукты, орехи, мед в туесках — иначе их не назовешь, так же как и у нас где-нибудь в деревнях на Средней Волге, они сделаны из корья.
И тут Раджван расставил на столе кубки — те самые сосуды для вина, которые я видел в Карачи у торговца Мустафы Куреши! Хозяин наполнил их черным вином. По вкусу оно было почти таким же, как и наша сухумская «Изабелла». Я полюбопытствовал, откуда у Раджвана изящные серебряные сосуды для вина, так похожие по форме и орнаменту на древнегреческие.
— Точно не знаю. Они перешли ко мне по наследству. Помнится, дед получил их от родственников. В нашем селении выделывают точно такие, тщательно соблюдая рисунок.
Я полюбопытствовал неспроста. Некоторые исследователи до сих пор убеждены в правильности гипотезы (она никем не опровергнута, как, впрочем, и не доказана), что прародителями калашей были беглые солдаты из армии Александра Македонского. Мечтая о покорении мира, Александр Македонский привел с собой на Индостан огромную армию. Кое-кто из солдат, не выдержав походных тягот и трудного климата, решил скрыться в недоступных местах. Беглецы обосновались в горах. Смешавшись впоследствии с горцами, большинство из них и не помышляло о возвращении в родные Спарту, Македонию или Фракию... Может быть, калаши продолжают сохранять в своем быту то, что было когда-то занесено в горные ущелья Гиндукуша выходцами из далекой Эллады?
Не потому ли в домах калашей встречаются кубки и кувшины, чем то схожие с греческими амфорами: светильники и чаши, будто извлеченные археологами из раскопок древнегреческих поселений... Быть может, и более светлая кожа, и голубые глаза калашей — тоже наследие, полученное от их давних предков?
Кулат и мугре
Здесь, в горах, темнеет мгновенно. Скалы из серых делаются чернильно-лиловыми, а зелень у их подножия — черной. Мы вышли на веранду, когда над горами таяла узкая розовая полоска убегающего солнца. Стало свежо. Откуда-то доносилось треньканье колокольцев. Вскоре показалась отара овец. Весь день калаши цасут их на альпийских лугах в двух километрах над уровнем долин. Частенько соседние афридии угоняют у калашей их скот. Калаши терпимо относятся к таким набегам не только потому, что верят, будто исчезнувшие овцы оборачиваются красивыми девушками, но прежде всего потому, что они малочисленны и миролюбивы.
Раджван вынес из дома толстую кошму, расстелил на веранде. Я еле поспевал следить за нитью его рассказа. Главным участником этих рассказов-легенд был Малуш, совершавший чудесные подвиги.
Но, оказывается, не только Малуш помогает калашам. Немудреное счастье калашей зависит и от плясок. Когда наступает вечер, а с ним заканчиваются все дневные заботы, калаши собираются на деревенской площади. Под аккомпанемент сельского оркестра — барабана и дудок — начинается танец, сначала медленный, потом все быстрее и быстрее, до полного изнеможения. Этой искрометной, изнуряющей пляской, в которой участвуют только женщины, калаши заручаются милостью богов на грядущий день. С наибольшей торжественностью исполняются танцы во время праздников: Джоши, знаменующего приход весны, и Пхул, когда закончен сбор винограда, бурдюки наполнены молодым вином, собран урожай орехов, плодов и овощей, а пастухи пригоняют на зиму отары овец и коз, целое лето кормившихся на высокогорных пастбищах. В день Пхула танцуют и мужчины и женщины. Танец изображает охоту на мархора. После танца в жертву Малущу приносят козу; ее закалывают над очагом, опаляют ей лоб, а зажаренное мясо съедают всем селением, запивая вином нового урожая.
Не обходятся без танцев свадьбы и рождение детей. Родился человек — хорошо, в маленьком «полку» калашей появился либо будущий смелый охотник, либо ласковая и верная жена. По случаю этого радостного события исполняется веселый ритуальный танец. И даже смерть требует танца — и обязательно веселого. Ведь тот, кто умер, по поверьям племени, встретится со своими близкими, давно и навсегда покинувшими селение. Поэтому обряд похорон калаши отмечают тоже как праздник. Если умирает мужчина, то его обряжают в яркие куски ткани и помещают на особом помосте в центре деревни. Сюда родные и близкие приносят любимые вещи покойного. Танец вокруг помоста начинают мальчики и девочки, к которым присоединяются все взрослые.
После этого калаши отправляются в дубовую рощу. Там гроб с телом оставляют у семейного дуба. Его не сжигают и не предают земле. Покойник становится добычей хищных зверей и птиц. Через год после смерти из дерева вырезается фигурка — изображение покойного. (Калашские резчики, понятно, не могут достигнуть полного сходства и ограничиваются тем, что подчеркивают наиболее запомнившуюся в деревне черту покойного.) Фигурку торжественно, с ритуальными плясками и угощением устанавливают на месте похорон. В эту дубовую рощу калаши приходят не только для похорон, но и вспомнить предков, рассказать им обо всех новостях — семейных и деревенских.
Прогуливаясь вместе со мной по «месту, где всегда должен царить покой», Раджван показал мне изображение человечка с непомерно длинным носом.
— Это Тухат, — сказал он. — В нашей деревне он славился искусством отыскивать дикие борты и отличался размером своего носа. Никто не называл его Тухат, все говорили «курху» — «дятел».
Над калашским селением ночь. То тут, то там вспыхивают огоньки, словно перемигиваются со звездами, в изобилии высыпавшими на иссиня-черном куполе неба. Раджван, Гулям и я сидим на веранде, вдыхая холодноватый воздух, льющийся с гор. Не замолкая ни на минуту, глухо рокочет Кунар. Закончив домашние дела, к нам присоединяется жена Раджвана Пашо. Она принарядилась: надела «копеси» — капюшон из шерстяной ткани, украшенный помпончиками, ракушками, серебряными монетами и пуговицами. Под копеси волосы схвачены широкой лентой с кружевами и колокольчиками. На плечи наброшен расшитый узорами «саш» — шаль. Длинная юбка «сайгах», обильно усыпанная серебряными колокольчиками, при движении издает мелодичный звон. Говорят, что калаш узнает о приближении своей жены по особому звону ее колокольцев.
Пашо принесла с собой ореховую дудочку а стала тихонько наигрывать простую мелодию. Раджван освободил для жены лучшее место на кошме. У женщины, а тем более матери, в калашских семьях непререкаемый авторитет. Ее слово обладает огромной силой и влиянием. За тяжелый проступок женщины могут изгнать из племени любого мужчину-калаша, даже самого уважаемого, самого храброго или самого богатого. Ни одно калашское селение не окажет ему приюта, никто не пригласит его к себе а дом, а для калаша такое наказание равносильно смерти.
Но и мужчины пользуются кое-какими правами. Они, к примеру, сами выбирают себе невесту. Правда, жених обязан отдавать родителям будущей жены выкуп — джахез: овец, обработанный участок земли или виноградник. В случае смерти супруга женщина возвращается к своим родителям, которые могут опять выдать ее замуж. Бывает, что и замужняя женщина полюбит другого. Этот человек может взять ее в жены, но обязан заплатить первому мужу удвоенный выкуп. Первому, бедняге, даже в голову не придет протестовать...
Раджван поведал нам историю, которая произошла в их селении несколько лет назад,
— К моей соседке Кулат стал свататься неплохой парень — Пучунг. Его семья — одна из самых зажиточных в нашей деревне. Девушка была трудолюбива, и в танцах лучше, чем Кулат, никого не было, да и на свирели прекрасно играет. Ну, Пучунг и стал соблазнять ее родителей щедрым джахезом. Они, правда, знали, что их дочь любит другого. Но парень был из бедняков и положенного джахеза заплатить никак не мог. А богатый выкуп Пучунга прямо шел отцу с матерью в руки, когда еще такой будет! А детей полон дом. попробуй прокорми всех! Вот и дали они согласие на свадьбу. Но Кулат все оттягивала день, когда ей придется войти в дом Пучунга. Тем временем ее возлюбленный, зовут его Мугре, ушел в горы. Позже разнеслась весть, что Мугре добыл не только мар-хоров, но и снежного барса поймал. За живого барса патанские торговцы внизу платят много. За все это он может выкупить не только Кулат, но и еще таких трех. Струсивший Пучунг решил покинуть селение. Уходя, он сказал, что не вернется к нам до тех пор, пока Кулат не превратится в старуху. А не рассчитавшись с Пучунгом, Кулат и Мугре не могут стать мужем и женой. Так и маются оба до сих пор. Мугре упрямо ждет возвращения Пучунга. И неизвестно, — закончил Раджван, — кто кого переупрямит. Но понятно, вся деревня на стороне Кулат и Мугре.
И без рассказов Раджвана мы заметили, что на руках женщин и домашнее хозяйство, и уход за детьми, и огород, и скотина. И, главное, поля.
На своих крошечных, заботливо ухоженных полях калаши выращивают пшеницу и рис, бобы и овощи. Все. что дают поля, они сушат на крышах своих жилищ. Когда еще мы только подходили к деревке, я обратил внимание, что плоские крыши хижин расцвечены пестрой мозаикой: красным, зеленым, желтым, коричневым. Потом я разглядел, что это мозаика красного и зеленого перца, золотых абрикосов, сочных стручков гороха. Для того чтобы все это вырастить, нужно очень много воды.
Бродя по окрестностям деревушки там, где в узком каньоне, весь в пене и брызгах бьется бешеный Кунар — приток реки Кабул, я обратил внимание, что на реке почти кет плесов. На всем пути от своих истоков, лежащих высоко в ледниках Гиндукуша, до долин с ревом и гулом идет Кунар, будто непрерывным каскадом. По стенкам каменных берегов проложены каналы, прорыты в склоках арыки, подвешены долбленые дубовые колоды, пересекающие долинки и овраги по виадукам-насыпям. Провести воду — дело мужское. Невероятным трудом отвоевывают мужчины-калаши у скал каждый метр. На это уходят годы и годы. На скале разводят костер, она раскаляется, на раскаленный камень льют воду, и он трескается, крошится. Потом опять костер и снова вода — и так бесчисленное множество раз, пока не пробьют путь воде до нужного места.
Вода в калашских селениях не только орошает поля, но и вращает жернова деревенских мельниц. Вырываясь с огромной скоростью из отверстия в колоде, она круто падает на черпачки водяного колеса и заставляет его вращаться. Крутясь, колесо приводит в движение массивные жернова, вытесанные из валунов.
В обратный путь нас провожали Раджватт Пашо и все их семейство. Понятно, что мне так и не удалось получить ответ на волнующий вопрос: кто такие калаши? Откуда они появились в этих горах? Боюсь, что сделать это трудно не только мне, но и многим исследователям, в том числе выходцу из этих мест, ученому-этнографу М. Афзал Хану, выпустившему недавно в Пешаваре книгу под названием «Читрал и Кафиристан». В ней он пишет, со слов калашей, что около ста лет назад «неизвестные пришельцы сожгли наши книги, но предки говорили, что мы пришли из Ирана и Греции».
Мы расстались у орехового дерева, там, где тропа круто уходила в горы, за которыми ждал нас окутанный пылью и зноем Читрал.
Раджван вытащил из-за пояса рогатку и заложил круглый голыш. Ветвь, полная орехов, перебитая у самого основания, упала к нашим ногам...
Юрий Кузнецов